Это интервью — откровенный разговор о совсем непубличной стороне благотворительности. О том, что остается за кадром привычной картинки множества добрых дел
Уже шестнадцать лет Екатерина Сёмкина и ее единомышленники крутят колесо добрых дел на Смоленщине. Благотворительный проект «Море Добра», как волшебная мозаика, состоит из множества благотворительных и социально значимых акций регионального значения — это конкурсы для подопечных интернатов и социально-реабилитационных центров, фотопроекты для пациентов психоневрологических интернатов, гуманитарная помощь социальным учреждениям, кризисным семьям и семьям, воспитывающих детей с особенностями развития и так далее.
Как этой хрупкой девушке многие годы удается стойко и последовательно идти очень непростым путем, и при этом не перегореть — загадка.
Это интервью с Екатериной Сёмкиной — не очередная презентация ее благотворительного проекта «Море добра» (он в раскрутке давно не нуждается). Это откровенный разговор о совсем непубличной стороне благотворительности. О том, что на самом деле стоит за привычной картинкой множества историй добрых дел.
«Я готовилась к сложной встрече». Первый шаг к «Морю добра»
— Катя, вашему проекту «Море добра» уже щестнадцать лет. Основная часть ваших проектов ориентирована на детей — будь то дети без родителей, дети в больницах или дети, попавшие в трудную жизненную ситуацию. Когда родилось это желание «благо творить» — не точечно, а на системной основе? С чего всё началось? Что или кто оказался катализатором, запустившим этот процесс добрых дел?
— Всё «закрутилось» после посещения социально-реабилитационного центра «Исток» в Демидовском районе, где и началась моя большая дружба с детьми.
— Подождите, в то время вы учились в Москве. Что вас в демидовский реабилитационный центр привело?
— Да. Здесь такая история. В университете у нас был подшефный детский дом, который находился в Калужской области. «Образцово-показательный», детский дом, он был буквально перегружен спонсорами, кураторами, волонтерами. Когда мы туда ехали, я готовилась к сложной встрече. А оказалось, что те дети вообще не нуждались ни в общении с нами, ни в развлечениях. Потому что, как бы грубо это ни прозвучало, визитеров они «принимали по предварительной записи», то есть был даже «лист ожидания» для волонтеров и спонсоров. Я была озадачена увиденным, и мне захотелось понять, действительно ли такая благостная картинка наблюдается везде. Не могу сейчас вспомнить, почему это оказался именно Демидовский район, но я приехала туда. Это была абсолютно частная поездка, мы втроем (я и две мои подружки) поехали туда сами. И мы увидели совершенно другую картину. И, что главное, абсолютно вовлеченных в работу сотрудников: им было важно, кто приехал, а не что мы привезли с собой. Кстати, все, что мы (студентки) могли предложить, это чаепитие с тортом и «Веселые старты» на улице. Но людям было важно, из чего мы состоим, о чем будем говорить с детьми, какие у нас интересы, вернемся ли мы сюда еще раз. Ну а дети, конечно, были разочарованы, что мы не стали заваливать их подарками. Но мы стали много и честно говорить, общаться. Я для себя выработала такую стратегию на будущее: наши поездки — это общение с детьми, никаких попыток залатать «зияющую дыру» в сердце ребенка какими-то благами. Закрывать надо другим — общением, дружбой, желанием подставить плечо.
«Это мои маленькие герои»
— Было что-то, что вас потрясло в ту первую поездку в интернат?
— Вопрос в точку. Я с изумлением узнала, что в «Истоке», оказывается, есть огромное количество детей, у которых есть родители, часто это полная семья. Родители не лишены прав, но по разным причинам они не могут или не хотят воспитывать этих детей.
— Потому что это сложные дети?
— Они не сложные. Это дети, которые попали в трудную жизненную ситуацию. По факту это дети, оставленные по заявлению родителей, которые с ними не справляются. Чаще всего это так. Важно сказать, что иногда дети живут так всю свою жизнь. Они могут ненадолго вернуться в семью, но потом продолжают воспитываться в социально-реабилитационном центре. Они не являются сиротами, но при этом они всю жизнь были лишены дома. И я для себя поняла, что эта категория детей незаслуженно не получает внимания. Многие взрослые люди, когда я рассказываю про такие учреждения, удивляются — они не сироты? Нет. И поэтому они не получают никаких социальных гарантий. Жуткая несправедливость! Их родители не лишены родительских прав. Поэтому часть нашей работы сейчас сводится к тому, что мы инициируем лишение родительских прав тех родителей, которые из года в год детей содержат в таких учреждениях. Кто-то из этих родителей социально активен, кто-то нет, кто-то пьет, кто-то продолжает рожать, а дети живут вне семьи в казенных стенах.
— Катя, когда вы — три студентки, не имеющие ни педагогического, ни психологического образования — впервые туда приехали и заявили педагогам, что намерены общаться с этими детьми, это было смело. Как на вас отреагировал педколлектив там?
— Как и полагается, сначала настороженно. (Улыбается — ред.) Но там совершенно душевная директор Елена Владимировна Степанова. И когда у «Моря добра» был юбилей (15 лет), она приехала к нам с детьми, с выпускниками этого реабилитационного центра поздравить нас, я ей сказала, что если бы она тогда отреагировала бы как-то иначе, то возможно история «Моря добра» могла бы и не начаться. Но она отнеслась с большим пониманием, ей понравилось, что мы не хотим задаривать детей, что мы хотим дружбы. И она дала нам шанс. И я об этом никогда не пожалела. До сих пор я встречаюсь с ребятами, мы дружим, постоянно созваниваемся, им сейчас 24+, это как раз те дети, с которыми я познакомилась тогда в «Истоке». Дети, которые с большой благодарностью вспоминают, всё что было. И сейчас мы уже вместе можем посмеяться, вспоминая, как они поначалу ждали от нас игрушек, но игрушек не получилось. А получились где-то сложные, неумелые, но честные разговоры. В тот момент у нас еще не было коллектива с психологами, которые бы объяснили, как и о чем надо с такими ребятами говорить. Мы пытались общаться как умеем. Может быть, и хорошо, что был такой путь. Я сужу по результату. Спустя столько лет я уже могу так говорить.
— Из этих детей кто-то влился в команду «Моря добра» в качестве волонтеров?
— Конечно. У нас есть ребята, которые участвовали в наших программах сами, а сейчас являются волонтерами, они обеспечивают огромное количество мероприятий. Детям это нужно, для них это часть общения, это социальная адаптация. Сейчас мы делаем дополнительный упор на контакт с окружающей средой этих ребят. Они должны быть вовлечены в помощь другим людям, они должны понимать, что это правильно. Любой психолог сейчас скажет, что сознание ребят, которые живут в детских домах — это очень сложная материя. Они привыкли только брать и получать. И возможность их соприкасаться с самыми разными людьми в разных жизненных ситуациях очень важна для них. Очень большой, положительный опыт дало участие этих ребят в подготовке конкурсов «Скрытые таланты» для подопечных психоневрологических интернатов. А это, наверное, самая сложная категория. Но ребята сами вызвались волонтерить в этом проекте. И я ими очень горжусь, потому что даже не каждый взрослый к этому готов. Они с пониманием и огромным уважением к этим людям себя проявили. Это мои маленькие герои.
— Уже много лет озвучивается проблема, что дети из интернатов выходят абсолютно не подготовленными к самостоятельной взрослой жизни, что они социально не адаптированными. Все давно знают о проблеме, но ничего не меняется.
— Я могу отвечать только за те программы, которые делаем мы. Это проект «12 шагов», где мы набираем группу ребят из интерната, которые должны закончить 9 класс. Целый год мы их сопровождаем, вывозим на различные мероприятия, обучаем азам финансовой и юридической грамотности, чтобы они по незнанию не подписали какой-нибудь кабальный договор на кредит, обучаем кибербезопасности, безопасности в интернете. Очень большую поддержку нам оказывает в этой программе «Атомэнергосбыт», они читают нам юридическую грамотность. Для этих детей очень важно знать про правонарушения. Потому что они выходят во взрослую жизнь, но зачастую продолжают себя вести так же, как они жили, огражденные от реальности высокими стенами. И поведение их не вполне соответствует ожиданиям окружающих людей. Наши юристы им рассказывают, как избежать «нехороших» ситуаций, как правильно подойти к вопросу трудоустройства. Ребята проходят тренинги публичных выступлений, ораторское мастерство, обучаются работе с камерой. То есть, огромное количество активностей. Мы создаем для наших ребят социально активную среду: приходим на телевидение, работаем с камерой, со стилистами, с медиками. Это и разговоры со специалистами про здоровье. Это важные вещи, никогда они не будут обсуждать со мной, с воспитателями, но скажут врачу в закрытом пространстве, где гинеколог обсуждает с девочками «взрослые темы». Поэтому за ребят из «12 шагов» я по большому счету спокойна. На выпускном первого потока этого проекта мы поняли, что не хотим расставаться с ребятами, поэтому сделали отдельный проект — клуб выпускников «Место силы». Он объединил ребят, которые вышли из интернатов и социально-реабилитационных центров. Важно, чтобы они не терялись. Потому что каждый вышел во взрослую жизнь, и это не всегда хорошая история. Здесь может быть свобода, перерастающая во вседозволенность, жизнь в общежитии. Ни для кого не секрет, что часто такие ребята оказываются в СИЗО с разными историями. И наша задача — мониторить, что происходит с ребенком. И если мы хотя бы раз в месяц будем встречаться на одной территории, мы можем мониторить. А если кто-то перестает приходить, значит, надо созвониться, узнать, как дела, так как это тревожный звоночек. Кто-то явно в депрессии, и требуется работа психолога. Клуб «Место силы» у нас работает с апреля. Мы постоянно встречаемся и видим, что ребятам это важно. Важно не забывать друг друга, дружить. И для них это возможность видеть нас с командой. У нас есть у каждого напоминание в календаре, что в такой-то день мы идем на каток, общаемся, выходим куда-то еще, мы продолжаем придумывать что-то интересное. Чтобы ребята адаптировались к той жизни, которая для нас кажется нормальной, а для них нет. Иногда даже мы не догадываемся, что у ребят нет понимания нормального досуга. Они зачастую не знают, как могут провести время, если не пойти покурить или посидеть в телефоне. Для них часто открытие, что можно сходить порисовать, можно устроить пикник в парке, заняться спортом. Их нужно собирать и показывать на своем примере. Для меня это важно — я не рассказываю им, как надо, я это делаю вместе с ними.
Дело жизни
— Катя, сколько человек в команде «Моря добра»?
— Тяжело оценить количество волонтеров. Сейчас цифра близится к тысячи. И это только те люди, учет которых мы ведем. Кто-то занимается только инклюзивными моментами, кто-то обеспечением мероприятий, кто-то ведет заявки. Костяк команды — двенадцать человек. Это кураторы-координаторы, каждый со своим функционалом.
— Но у вашего костяка, у каждого из вас есть постоянная работа. Работа в «Море добра» — это вне рамок основной работы?
— Это дело жизни, но не основная работа. Все члены команды — профессионалы. У нас есть юристы из Смоленской областной думы, у нас есть сотрудники очень разных организаций, сотрудники международных компаний, предприниматели. Но они выбрали такой путь. «Море добра» — это все в свободное время. Это выходные, праздничные дни, время после работы, ночная работа, в том числе. Наш чат живет 24/7. Вся наша команда работает на волонтерских началах. У нас нет ни одного человека, который получает заработную плату. И я убеждена, что в этом успех того, что мы делаем. У нас заканчивается основная работа, и начинается время для больших дел, которые реально меняют жизни огромного количества людей.
— За эти шестнадцать лет к какому количеству судеб удалось прикоснуться?
— Я каждый год составляю публичный отчет о деятельности (что должна делать каждая некоммерческая организация). И там есть статья «количество благополучателей» в разрезе каждого проекта. Вот я могу сказать только в разрезе проекта в сфере здравоохранения (наших дизайнерских пространств и благоустройств, которые мы делаем в больницах Смоленской области) навскидку — за год это больше 30 тысяч детей. Это дети, которые попадают в палаты интенсивной терапии, дети, которые проходят МРТ-исследования, дети с родителями, которые становятся пациентами приемных отделений. Все они так или иначе проходят через то, что создаем мы для них. И я сейчас лишь о здравоохранении говорю. А еще есть ребята из интернатов, есть те, кто трудится в инклюзивных мастерских, есть семьи, которые воспитывают детей с особенностями развития — это наше отдельное направление. У нас больше 70 праздников — Дней рождения, которые мы устраиваем в ресторане для семей, которые воспитывают ребенка со статусом «инвалид». Для многих семей это был первый выход в ресторан с ребенком, первая встреча с родственниками за праздничным столом. И так начинает работать настоящая инклюзия. Когда мы не рассказываем, как должно быть, а открываем дверь ресторана, где такого ребенка встречают с шариками, с тортом, говорят: «Привет, мы тебе рады».
— Вы подчеркиваете, что история «Моря добра» это благотворительность «не про деньги». Но праздник в ресторане или кафе требует финансовых затрат. Или рестораны идут вам навстречу?
— Да, это наши социальные партнеры. Речь о сети «Домино». И то огромное количество кафе, которое у них есть — все они открыты для наших подопечных.
— Есть и другие партнеры?
— Их много. Это и застройщики, которые помогают с ремонтом, бизнес, который помогает с отделочными материалами. Мне тяжело в презентациях говорить, в каких сферах у нас есть партнеры, потому что они есть во всех сферах, которые не запрещены законодательством. Я скорее затруднюсь сказать, где у нас нет партнеров, потому что люди жаждут помогать и делиться. И это очень здорово. Потому что здоровая благотворительность это когда есть потребность делиться тем, чем обладаешь – ресурсом, временем, хорошим настроением.
— Семья не ревнует вас к работе, которой вы уделяете 24/7?
— Колкий вопрос, но очень правильный. Со своим мужем (он занимается бизнесом) я познакомилась, когда он пришел к нам и сказал: «Я хочу помогать» и поехал с нами в интернат. Просто как волонтер. Я работала финансовым аналитиком (у меня специализация связана с экономикой и финансами) и была всецело увлечена проектами «Моря добра». Наши первые свидания проходили на мероприятиях, которые мы устраивали для детей. Так зарождалась наша семья. И я им очень горжусь, потому что то, чем мы занимаемся, это очень непросто принимать. Но он с большим пониманием относится. Мой супруг — это тот человек, который сделал огромное количество всего, чтобы «Море добра» продолжало существовать. И привлек своих друзей, своих бизнес-партнеров, чтобы «Море добра» расширяло свои границы. Я горжусь, что его знают наши дети из интернатов, знают наши подопечные.
«Прозрачный благотворительный сектор никогда не собирает деньги на личные карты»
— Катя, вот мы говорили о том, что ваша благотворительность — это в основном истории не про деньги, а про личное участие. Тем не менее, немало людей готовы помогать именно деньгами — это более привычный формат. Есть множество благотворительных фондов, которые именно пожертвований ждут. Есть ли у вас совет, как не заблудиться, когда речь идет про перечисление денег фондам. Вот, например, в телеэфире регулярно рассказывают истории больных деток. Есть ли гарантия, что там именно на лечение деньги пойдут? Когда гарантами выступают известные люди, которым ты доверяешь, то там понятно. А как быть с остальными? Сейчас фондов масса, и непросто разобраться.
— Вы своим вопросом попали в главную точку благотворительного сектора России. Это глобальная проблема. С тезисом, что благотворительность – это не всегда про деньги, бывает сложно согласиться некоторым моим коллегам из благотворительного сектора. Ни для кого не секрет, что большинство благотворительных организаций существуют на пожертвования. На что могут расходоваться пожертвования? Во-первых, на зарплаты сотрудникам. А еще есть презентации, банкеты, стратегические встречи, которые могут проходить где-нибудь в Турции, и так далее. За все это платит человек, который переводит деньги в такую благотворительную организацию.
И когда «Море добра» обвиняют, что в нем работают не профессионалы, сидящие на зарплатах, а просто волонтеры, что мол мы — «коллектив по интересам», я всегда говорю – давайте оценим квалификацию тех людей, которые действительно у нас работают не за зарплату. Если это наши психологи — то это не каста каких-то «убогих психологов», которых «где-то набрали». Это квалифицированные специалисты. Если это юристы — это высококлассные юристы, и это касается всех специалистов, которые участвуют в наших проектах. И они приходят не на зарплату. Они приходят от желания помогать. Мне жаль, что некоторым коллегам сложно смириться с тем, что желание помогать в нашем случае не связано с деньгами, что это потребность душевная.
Конечно, благотворительный сектор не может существовать без сбора денег, если речь идет о фондах, которые занимаются спасением жизней. Та же история — если мы говорим о специализированном питании, о приобретении средств для физической реабилитации и, конечно, для дорогостоящего лечения, которое не закрывается в виде квот и не покрывается ОМС. На всё это требуются средства, и здесь сбор пожертвований абсолютно объясним.
— Вот, например, по телевизору объявили сбор средств на лечение ребенка. Кому можно доверять? Давайте перейдем к конкретике. Вы каким фондам доверяете?
— Я с огромным уважением отношусь к некоторым фондам. Дружу с многими руководителями и основателями. Это фонд «Алеша», это фонд Константина Хабенского — максимально прозрачный, с высочайшим качеством отчетной деятельности. Занимаются они в основном помощью детям с нейроонкологией. Они помогают огромному количеству детей. И для нашего региона они не раз и не два становились проводниками для детей и родителей, которые не знали, куда обращаться. Это тот фонд, в котором зарплаты сотрудники получают благодаря донорству определенного бизнеса. А все пожертвования направляются непосредственно на помощь детям. Есть «Клуб добряков», тоже фонд из Москвы. Они помогают не только детям, но и взрослым с тяжелыми заболеваниями, это часто паллиатив, это очень важно. Мы понимаем, что собирать ребенку и взрослому – это небо и земля. Для ребенка сбор скорее всего закроется за неделю, а для взрослого, скорее всего, никогда. И они берут на себя это бремя, и низкий поклон им за это. У нас в «Море добра» тоже есть сбор пожертвований, но это исключение — только в тех случаях, когда мы проводим сбор средств на ребенка, операцию или лечение, которое невозможно выполнить по ОМС.
— Недавно мошенники создали фейковый аккаунт ваш. И от вашего имени стали собирать деньги в телеграм, по телефону, и даже с имитацией вашего голоса звонки были. Как не поддаться на уловки мошенников? Что должно насторожить сразу?
— Первое. Прозрачный благотворительный сектор никогда не собирает деньги на личные карты. В нашем законодательстве есть большая «дыра», которой пользуются мошенники. Когда ты перевел кому-то на карту деньги, невозможно проследить, как и куда они пошли. Мы никогда не узнаем, сколько человек собрал средств, объявив сбор – миллион или десять тысяч. Он выложит чек на 10 тысяч, мол всё, что собрал, потратил по назначению — проверить невозможно, сколько осело в его кармане с этого сбора. И с удивлением до сих пор вижу сборы по 4-5 миллионов на личную карту на СВО у нас в Смоленске до сих пор так собирают. Послушайте, у всех этих людей давно была возможность открыть некоммерческие организации и принимать пожертвования, но при этом отчитываться. И многие так и сделали. Но некоторые, как собирали на личную карту, так и собирают. Если нет прозрачности, всегда найдутся мошенники, которые этим воспользуются. И миллионы родителей не получат то, что им обещали, объявляя сбор на личную карту от их имени. Где нет жесткого контроля, там обязательно появятся мошенники. Все помнят, как молодые люди ходили по Смоленску, собирая деньги под видом благотворительности в прозрачные ящики. Кто-нибудь привлечен к ответственности? Думаю, нет. Потому что закон это разрешает. И я подходила к этим молодым людям — более «борзых», обученных «правильно» отвечать людей я не встречала. И мне просто стали угрожать.
Еще раз подчеркну, «Море добра» — это прозрачная благотворительность, я все выкладываю, веду учет каждой копейке. У нас в расходах нет раздела «зарплата». О появлении «фейковой Кати Семкиной» я узнала случайно. Мошенники позвонили мужу директора детского дома, с которым я работаю. Этот фейковый номер телефона доступный, я на него сама позвонила, представилась.
— То есть, известно, кому принадлежит этот номер?
— Да. Люди так работают. Я написала обращение в полицию, жду. Но мне уже пояснили, что, скорее всего, это будет квалифицироваться как административное правонарушение. Причем, эти люди готовились к сбору денег, они знали наши проекты, знали, с кем мы работаем. Представлялись и говорили: мы собираем для такого-то детского дома. И я думаю, что огромное количество людей деньги им перевели деньги. Даже один из моих кураторов проектов получила такой звонок с просьбой перевести средства. Но она молодец, сразу стала вести с ними переписку, чтобы все можно было запротоколировать. Но скажите, какой сделают вывод мошенники из этой истории? Никого не наказали. Никто не сел в тюрьму, поэтому можно продолжать дурить людей под видом благотворительности. Вот так, к сожалению.
— Недавно наша региональная Общественная палата поддержала вашу идею об учреждении почетного знака для родителей, которые воспитывают детей с инвалидностью. Понятно, что это еще не закон, но это первый шаг.
— Да, я очень благодарна коллегам из ОП за поддержку. У нас сейчас в центре внимания общества многодетные семьи, это объяснимо и слава Богу, что так есть. Но никто не говорит о тех родителях, которые не отказались от детей с инвалидностью, несмотря на то что зачастую общество советует отказаться от большого количества таких детей. И вот эти мамы, которые не стали отказываться, они каждый день совершают невидимый подвиг. Это огромный труд, это постоянная депрессия. Они не могут выйти на работу, и они с их проблемами вообще никому не интересны. Кому интересна мама, которая воспитывает ребенка с ДЦП? Кому интересно, как живет эта мама, когда она последний раз куда-то выходила? Ей цветы кто-нибудь дарил? Такие вот семьи в основном состоят из мамы и бабушки. И если мы как-то публично отметим этих мам, обществу это ничего стоить не будет. Но мама придет, поймет, что кому-то она интересна, нужна, и, возможно, это будет тот день, когда она заснет без слез на глазах.
«Ты хороший, пока помогаешь»
— Катя, а благотворительность подразумевает ответную благодарность? Благотворитель может на это рассчитывать?
— В этом смысле любой руководитель благотворительной организации проходит несколько стадий. Одна из стадий — это эйфория. Это когда тебе говорят: ты делаешь такое важное дело, какие вы крутые, вы лучше всех. Но есть и обратная сторона. Давайте по-честному: мы выбрали себе в работу не самую простую историю с благополучателями. Кто самый благодарный? Бабушки и дедушки. К ним у меня в некоторых проектах очередь стоит из волонтеров. Потому что от них ты получаешь массу ответной энергии и тепла. Но когда ты работаешь с мамами детей-инвалидов, ты чаще всего не только не получаешь благодарности, но получаешь еще массу проблем, обид и стену непонимания. Объясню почему. Как известно, в благотворительном секторе ты хороший, пока ты помогаешь. А потом по причинам, не от тебя зависящим (например, когда санкции случились), и мы не смогли больше покупать определенное специализированное питание, я получаю от одной из мам сообщение-проклятье. Причем, нами было сделано всё: предложение замены препарата, любая консультация за наш счет у любого специалиста — нет, сделайте как было! Я понимаю боль этой мамы. И ей же нужно поделиться с кем-то этой болью. Зачастую они вообще не понимают, какая работа стоит за тем, что мы для них делаем, сколько задействовано людей, сил и времени. Нам не надо благодарности, просто ведите себя прилично. Извините, что ответила так эмоционально, просто наболело! Как видите, благотворительность далеко не всегда подразумевает благодарность.
— Иммунитет к случаям «черной неблагодарности» вырабатывается со временем?
— Безусловно. Я учу команду говорить «нет», потому что поведение некоторых подопечных выходит за рамки приличного. Это касается и некоторых детей из интернатов, и родителей. Мамы могут позвонить в три часа ночи и сказать: «Я хочу перенести празднование Дня рождения ребенка на другое число». А у нас уже всё организовано. Люди могут написать или позвонить в любое время дня и ночи. Разные бывают истории вплоть до «одолжите мне денег». С какой стати? Многие говорят: ты же «Море добра», неужели ты можешь так ответить? Могу еще и не так. Добро — это суперсила, делать добро — быть суперсильным человеком и уметь вовремя пресечь подобное отношение к нам. Потому что в противном случае это уже не про добро история.
«От этого не застрахован никто»
— В поле заботы «Моря добра» находятся не только дети, но и пожилые люди. Расскажите об этом направлении.
— «Море добра» ассоциируется так или иначе с детьми, с детской ментальной инвалидностью, с маленькими пациентами. Тем не менее мы уже делали ряд проектов для пожилых людей. И с инвалидностью, в том числе. Поэтому мы открыли еще одну организацию, для которой уже в уставе прописали новое направление: мы стали работать с подопечными из психоневрологических интернатов и с пожилыми людьми. Как пример — замечательный конкурс «Ландыш серебристый» — один из моих любимых проектов. Это проект для одиноких женщин, которые в основном живут в геронтологических центрах (для престарелых и инвалидов). И просто сложно переоценить значение этого проекта для них. Я всегда буду вспоминать эту женщину, если не ошибаюсь, ее звали Мария Никитьевна, ей было 89 лет. И вот ведущий называет ее имя в качестве победителя в номинации «Мисс совершенство», и она вдруг закрывает лицо руками и начинает рыдать. Я наклоняюсь, мало ли, вдруг плохо стало. А она говорит: «Детка, я же мисс Совершенство, меня за все мои годы так никто не называл». Сложно передать наши чувства! Глядя на этих женщин, плакала вся наша команда. Потому что ты понимаешь, что для этих людей это самое яркое событие за всю их жизнь. Можно ли на этом остановиться? Конечно, нет! Мы один раз попробовали и включили этот конкурс в график ежегодных мероприятий. А потом был первый в нашем регионе конкурс для подопечных психоневрологических интернатов. Под говорящим названием «Скрытые таланты». Это люди, которых мы никогда не увидим в городе, потому что они скрыты за стенами интернатов. Этот конкурс тронул меня до глубины души. Это были самые благодарные люди, с которыми я работала. Для них это была возможность выйти на большую сцену, это зрители, которые рукоплещут им, это подарки. Это был большой концерт, по два человека из разных психоневрологических интернатов региона в нем участвовали – мужчина и женщина. И знали бы вы, сколько талантливых людей скрыто у нас в таких интернатах! Это и люди с профессиональным актерским образованием, бывшие актрисы драматических театров, люди, которые играют на разных музыкальных инструментах. В ПНИ может попасть каждый, от этого не застрахован никто. И я хотела бы больше об этом говорить. У нас была такая Лариса, она читала басни. И мы привлекали профессиональных актеров, чтобы они посмотрели. Она вышла, и они сказали мне: «Катя, это вышка! Этот человек — актер!». У нее были не все зубы, но у нее была стать, и когда она вышла на сцену, мне захотелось лопатки распрямить, чтобы соответствовать. Я люблю работать с директорами таких заведений, это люди, которые не говорят «нет», они открыты для всего, что мы предлагаем.
— Они организовывали и проводили репетиции?
— Конечно, вместе с нами. Но никто ни разу из них не сказал — слушайте, давайте не будем, потому что это много времени, нужно их всех собрать, кого-то отмыть, потому что они не хотят… Они с большой радостью это делают! Потому что очередь из волонтеров в ПНИ не стоит. Даже часть команды говорит — мы не готовы, это сложно. Мы сняли шикарный социальный ролик про ПНИ, где мы показываем этих людей, раскрываем их таланты. Кто-то поет, кто-то танцует, они рассказывают о себе, о своей жизни. Я мечтаю, чтобы этот ролик посмотрел каждый. Ребенок, взрослый — каждый. Чтобы каждый задумался о том, как живут эти люди, как живем мы, сколько у нас есть возможностей — каждую минуту мы можем поехать куда-то, сходить в магазин при необходимости, купить ботинки, что-то еще. У них такой возможности нет. Им просто повезет, если у них будет хороший социальный работник, который позволит им выехать. Они на остатки пенсии заказывают. И это одинаковые черные пакеты, где лежат одинаковые шапки, одинаковые футболки, одинаковые носки, одинаковые наборы еды. А если я не хочу есть эту тушенку? Эти люди лишены простого права выбирать. И то, какие возможности открываются для нас в Дрюцком психоневрологическом интернате – для меня это вообще новая страница в истории благотворительности. В прошлом году мы в КВЦ делали выставку доброй мудрости. И один из ее блоков был посвящен подопечным из ПНИ. Мы разместили фотографии этих пациентов. Они не были «приглажены и причесаны», они были, как есть, и конечно, было видно, что это пациенты ПНИ. Каждый из них держал свою табличку с надписью — мы попросили их написать все, что бы они хотели сказать миру. И они писали: «Я такой же, как и ты», «Я существую», «Смотри на меня, как на равного», «Независимо от того, как я выгляжу, у меня есть масса увлечений». Им никто не помогал это писать. Послушайте, но это же таблички про боль. И я видела, как люди реагировали на эти фотографии, я фотографировала людей, которые фотографировали их цитаты. Мне кажется, нужно, чтобы это видело как можно большее количество людей. Чтобы они позвонили своим близким, протянули им руку помощи. Когда я первый раз сказала знакомым, что хочу сделать такой конкурс для пациентов ПНИ, мне сказали: «Ты что, с ума сошла? Кому ты психов будешь показывать? Тебя просто не поймут!». А я никогда не получала такой отклик, как когда мы этот конкурс провели, опубликовали фотографии и видео. Очень многие откликнулись, написали «спасибо», некоторые писали, что вообще не знали, что есть ПНИ, спрашивали, как можно помогать, что нужно сделать. Нашлись компании, которые сказали: а давайте мы сделаем какое-то благоустройство. Мы сейчас работаем над дизайнерским проектом, нечто похожее на то, что мы делали в детских интернатах или медицинских учреждениях. Сделать зону для людей, где они могли бы отдыхать на улице, с уличным кинотеатром. Если это все получится, я буду абсолютно счастливым человеком. Потому что я для этих людей сделаю капельку «настоящей» жизни. Да, за высокими стенами забора, но настоящую. Поэтому, тем, кто хочет заниматься благотворительностью и получать благодарность — ему туда. Меня всегда встречают там с распростертыми объятиями. Когда я сажусь в машину, уезжая от них, я уезжаю счастливым человеком. Мы можем вместе съесть пиццу, поболтать на какие-то темы — на любые темы, им интересно все. Женщины остаются женщинами, они рассматривают мои кольца, они хотят наряжаться. Поэтому будем еще делать фотопроекты, будем их преображать, наряжать. И мужчины там остаются мужчинами, они хотят общения. Классно, что наше соцразвитие для них проводит (не первый год уже) спартакиаду. Настоящую, с кубками. И эти люди благодаря таким мероприятиям продолжают жить. И кто хоть немного сохранен, они продолжают жить и радоваться. Мы же понимаем, что есть дети, которые там оказались, которые о семье своей вообще не знают. Это ребенок, который родился со множественными нарушениями и поражениями, побыл в специализированном детском доме, оттуда он сразу попал в ПНИ. Он вообще не знает другой жизни. Я там встречаю ребят, которых я знала, когда они еще были в других учреждениях. Мне, наверное, их больше всех жалко, потому что они вообще другой жизни не знают. И никогда не узнают, потому что из ПНИ редко кто выходит. Поэтому я хотела бы призывать всех, у кого есть родственники, кто когда-то туда попал, стараться находить в себе силы туда приезжать, потому что это вообще не страшно. Я знаю, что в Дрюцке инициировали день семьи, любви и верности, правда, пришло мало людей. Но они сделали чаепитие, все украсили, сажали цветы. Это же совершенно потрясающая идея. Это одному может быть страшно. Но мы же знаем, придут и другие такие же семьи. Эти люди заслуживают особого внимания.
«Я точно знаю, что Бог есть»
— Катя, а вы помните, когда первый раз расплакались, занимаясь благотворительностью?
— Да. Это была реанимация Смоленской областной детской клинической больницы. Ее главным врачом на тот момент была Виктория Николаевна Макарова. Мы с ней начинали «Коробки храбрости», с ней же начинали благоустройство, это была первая больница, которая дала нашей инициативе «зеленый свет». Мы делали реанимацию, и там был мальчик неизлечимо больной. Паллиатив. Это был последний его Новый год, и мы знали, что он последний. Нам разрешили войти в палату. Со мной был Сережа Захаренков. Он поет в ансамбле «Русская душа» в филармонии. А еще он лучший Дед Мороз на свете. И Катя из областной филармонии была Снегурочкой. Я им сказала, что мы сейчас пойдем к мальчику, для которого это последний Новый год, нам надо сделать праздник. Когда мы вышли из палаты, Сергей просто рыдал. Он был в бороде, в гриме… Мальчик был уже на аппаратах жизнеобеспечения, мы привезли ему подарки. Он ушел в начале февраля. Я приехала его проводить. У него не было родителей, он был из Донецка. Вот такая судьба.
— У него было счастье в тот день?
— Да. Мы переписывались в контакте, пока его можно было навещать, приходили. Он почти ничего не ел, просил приносить ему всякое вредное. И мне разрешили это делать. Он точно был счастлив в этот день. Я сидела в машине, я домой ехать не могла…
— «Море добра» — это Божье чудо или человеческая доброта?
— Я точно знаю, что Бог есть (и это особенно чувствуется в палатах реанимации) И я точно знаю, что в сердцах людей есть доброта. Я знаю истории наших подопечных, когда мама с грудным ребенком попадает в реанимацию, а старшего не с кем оставить. И совершенно посторонний человек берет старшего ребенка и дает маме возможность побыть с ребенком, когда она не знает, проснется он завтра или нет. Все добрые дела делают люди. А может и Бог в нашем обличии. Я точно знаю, что всё хорошее на этом свете не делается просто так.
Беседовала Светлана Савенок
